В двадцатых числах июля 1941 г. я был мобилизован и попал в медико-санитарный батальон Ростокинской ополченческой 13-й стрелковой дивизии Рассказы земляков. Ополчение . Я был назначен командиром санвзвода, который состоял из лаборатории и отделения химзащиты.
Участвовал в боях с немецкими войсками. 13 октября 1941 г. попал в плен под Вязьмой. Направлен пешим этапом в лагерь п. Холм-Жирковский. 25 октября пешим этапом в 3 тысячи человек из п. Холм-Жирковский направлен до трассы Москва–Минск и по ней на запад, до д. Дурово. Оттуда автомашиной в составе группы врачей доставлен в г. Ярцево, где был присоединен к этапу в 1000 военнопленных и на открытых платформах по железной дороге доставлен в лагерь военнопленных Дулаг 126 в г. Смоленске, расположенный в каких-то помещениях складского типа на окраине города, на Краснинском шоссе. Большинство строений – высокие деревянные бараки, оборудованные четырехэтажными нарами. Но есть бараки и без нар, через полуразрушенные крыши беспрепятственно проникает внутрь мелкий осенний дождь, иногда с крупой и снегом.
В санчасти лагеря часто появлялся… штаб-арцт Закс (Sax) – главный немецкий врач лагеря Dulag №126. Советский врач Богданов был в нем заведующим санчастью.
На третий день моего пребывания в лагере был отправлен большой этап на запад, в том числе около 40 врачей. Богданову удалось задержать меня и Левыкина под тем предлогом, что необходимо два врача для южного отделения лагеря, находящегося на Рославльском шоссе. Мы, конечно, с радостью согласились на эту работу, так как это закрепляло нас в Смоленске.
Мне сообщил Богданов, что на следующий день он должен, по приказу Закса, отправить в южный лагерь для работы там двух врачей, трех фельдшеров и пять санитаров.
Нас выстроили и повели. Через полчаса мы уже входили на территорию южного отдельного лагеря, расположенного в разрушенном многоэтажном здании Смоленского мединститута, при выходе из города на Рославльское шоссе. В здании были обитаемы подвалы и несколько комнат первого этажа, бывшие уборные и умывальни, ввиду их сводчатых крепких бетонированных перекрытий. В этих сырых уборных располагалась санчасть.
Условия существования главной массы военнопленных были кошмарными. В подвальном помещении, без света и вентиляции, были установлены жидкие нары в три этажа. Проход в эти помещения шел по узкому коридору, с лужами от выступающей почвенной воды. В проходе стояли полицаи с дубинками, торопили при входе и при выходе и беспощадно били дубинками. Ночью они далеко не всегда разрешали выходить за совершением естественных надобностей. Утром свежему человеку, попавшему в этот подземный ад, перехватывало дыхание, и казалось непонятным, как могут существовать люди в такой обстановке.
С питанием военнопленных было скверно. Они получали буханку плохого хлеба, весом около 1,2 кг на четверых, редко на троих.
Для сравнения, хлеб в блокадном Ленинграде https://dzen.ru/a/YFD3mDI9wGHmLsOQ :
В обед варилась почти неочищенная от грязи полу гнилая картошка в мундирах. Воды не хватало для питья, не говоря уж об умывании. Дистрофия разыгралась вовсю, начались отеки и голодные поносы. Люди теряли человеческий облик, и число умерших с каждым днем увеличивалось.
Будучи в главном лагере, я спрашивал у Богданова о ежедневном количестве смертей, на что он мне ответил, что если в день умирает 2% от общего количества, то этот день считается благополучным. Обычно же умирает значительно больше. Однажды утром я отправился с ним на утренний обход бараков. Трупы еще не успели увезти, и они наваливались кучами при выходе из бараков в ожидании транспорта и ручных тележек. Все умершие были ужасающе истощены, с темными грязными лицами. Одежда их представляла сплошные лохмотья, ноги были босы или в невозможных опорках, все, могущее быть использованным, было снято с них еще живыми товарищами. Увозили их на ручных тележках почти такие же истощенные, как и умершие. Один из уже уложенных в тележку трупов начал дышать, и Богданов распорядился, чтобы его опять поместили к живым…
Мы – трое врачей и фельдшер Новохацкий – разместились в комнате, где раньше жил Алимов, и условия нашего существования улучшились, чего нельзя было сказать о других военнопленных лагеря.
В лагере военнопленные стали умирать от сыпного тифа, который начал быстро разыгрываться в декабре 1941 года. В связи со все увеличивающейся смертностью от дистрофии и тифа мы начали направлять большие партии больных в расположенный в близи лазарет для военнопленных. Партии сопровождал всегда кто-нибудь из врачей, и при первом же посещении мною лазарета… познакомился с большим русским патриотом, врачом А.П. Петровым.
Лазарет был очень переполнен, и через пару дней к нам обратно возвращали более половины посланных нами больных, из которых многие по прибытию умирали.
В середине декабря 1941 г. у меня началась форменная дизентерия с большим выделением крови.
После перенесенной дизентерии я стал медленно поправляться. Смертность в лагере все возрастала. Довольно остро стоял вопрос с похоронами умерших. Земля была сверху мерзлая и с трудом откалывалась ломом, отходили только небольшие кусочки. Лопата не брала. Промёрзлость в среднем доходила до метра. Теми силами, которые выделялись на это, – человек 40 могильщиков, достаточно истощенных и поэтому мало трудоспособных, – вырыть общую могилу для 50-60 человек ежедневно умиравших было невозможно. Хоронили в старых окопах, вырытых еще летом, но скоро ближайшие окопы были целиком использованы. Немцы, боясь вспышки эпидемии, дали приказ, чтобы над трупами был слой земли около полутора метров. Это еще более увеличивало трудности. Тогда немцы приказали хоронить на старом, недалеко расположенном кладбище. Здесь сверху была трава, промёрзлость была значительно меньше, и земля была рыхлая. Ранее погребенные мертвецы извлекались и вновь погребались в братских могилах с красноармейцами. Все вещи, сохранившиеся на мертвецах, снимались могильщиками.
Недалеко от этого кладбища, около лазарета для военнопленных, было место, оставленное под кладбище лазарета. Однажды врач Левыкин, возвращаясь в лагерь после провода больных военнопленных в лазарет, наблюдал картину: несколько местных жителей с большими узлами вещей умерших убегали с кладбища лазарета.
Новый 1942 год начался нехорошо. Заболел врач Шлейн, и я его отвез в лазарет. Затем заболел Левыкин. Я тоже чувствовал себя нехорошо, прихварывал и фельдшер Новохацкий, одним словом – вся наша команда… Приезжали обеспокоенные немецкие врачи и не подпускали нас к себе ближе, чем за 4 метра. Они ужасно боялись заразиться. Их глава, Закс, перестал навещать лагерь и посылал вместо себя помощника Ламура. Но помощи от них нельзя было ждать. Единственное средство борьбы с сыпняком – обезвшивливание – провести мы не могли. Не было воды, дров, пропускника, жаровой камеры, чистого белья. Тиф наступал развернутым фронтом, не встречая сопротивления. И в это время, в середине января 1942г., нам объявили, что южное отделение ликвидируется.
Это известие произвело большое впечатление на меня и Новохацкого. Левыкин был мрачен, молчал и не реагировал. У Новохацкого в лазарете был хорошо знакомый ему врач, Попов, бывшее его начальство в Сталинграде. Я и Новохацкий решили употребить все усилия, чтобы остаться в Смоленске, а это было возможно, перейдя на работу в лазарет. Об этом нашем желании был извещен Попов, который заявил, что он нам будет способствовать. Мой новый знакомый, Петров, прямо мне сказал: «Переезжайте к нам явочным порядком». Но, к сожалению, этого сделать было нельзя – немцы вели точный учет врачей.
Накануне выезда всего лагеря к нам приехал Ламур, и я к нему обратился с просьбой перевести меня в лазарет для обслуживания больных сыпным тифом. Он был крайне удивлен этой просьбой и через переводчика сказал, что он считает это верной смертью для меня, на что я улыбнулся и весело ответил, что у меня уже был в прошлом сыпной тиф, я его нисколько не боюсь, а если даже заражусь, то он протечет у меня в легкой форме. Ламур дал свое согласие, после чего я передал ему такую же просьбу от Новохацкого, на тех же основаниях. Ламур разрешил и ему перейти на работу в лазарет. Туда же я хотел перевести в качестве санитара и Львова, на что не требовалось разрешения немцев, но русское начальство лазарета на это не согласилось. Итак, на следующий день я отправил команду санитаров и фельдшеров во главе с врачом Смирновым в лагерь (основной), взял одну подводу для больного Левыкина, туда же погрузили медицинские книги, нужные лазарету, и вместе с Новохацким покинул опустевший «лагерь смерти», как его называли военнопленные.
Когда я приехал, вернее, пришел в лазарет, то так промерз, что я с трудом занес к русскому начальнику лазарета, врачу Сергееву, книги, ранее отобранные мною.
Этот врач вместе с несколькими другими жил в 1-м хирургическом корпусе. Корпус этот при полном наполнении вмещал не более 250-300 человек и был показным для демонстрации его высшему начальству и представителям других стран. Далее, в глубине двора, стоял второй корпус, вмещавший иногда 5000 человек. В ряде палат там не только не было коек, как в первом корпусе, но больные не имели места для лежания и, по существу, сидели. Это положение было для подвальных помещений, куда помещались все вновь прибывшие пленные красноармейцы. Сюда редко заглядывали врачи, и царями были санитары этих палат. По мере подъема вверх положение несколько улучшалось, и на 4-м этаже, в хирургическом отделении, была даже одна палата на 12 коек для послеоперационных больных.
Инфекционное отделение было изолировано от других. Я сдал туда больного сыпным тифом Левыкина (для медицинского и офицерского состава было три палаты с койками) и узнал, что дела врача Шлейна плохи. Затем мы с Новохацким явились к замначальника 2-го корпуса, бывшему дивврачу Суржанинову.
Наконец, нас отвели в инфекционное отделение, где начальник его, бывший кадровый врач татарин Фарахшин, поместил нас в своей комнате, где было очень тесно и кроме нас жили врачи Миньков, Ширяев, Штоклянд и Ступин (кроме них в инфекционном отделении были врачи Позигун, Петров и …).
Мне дали две палаты в 60 человек больных сыпным тифом. Моим помощником был назначен Новохацкий, фельдшер с большим опытом.
У меня в это время тоже был сыпной тиф, но я об этом никому не говорил и переносил его на ногах, за работой.
Я ежедневно навещал инфекционное отделение. Врачи Бобров и Левыкин умерли.
Привезли врача Молчанова Владимира Ивановича, бывшего ранее начальником лаборатории моего медсанбата. Он, будучи худым, истощенным человеком, перенес сыпной тиф довольно хорошо. В ту же палату попал и врач Устименко, который вместо меня попал врачом на аэродром…
В этой палате и в других было еще много врачей, незнакомых мне, но раз я увидел знакомое лицо – моего бывшего командира медсанбата, врача Слободчикова Александра Ивановича. Он был уже без сознания и так, не приходя в себя, скончался. В карманах у него нашли много сердечных средств, очевидно, сердце было у него слабое.
Пересматривая списки поступивших в инфекционное отделение, я как-то увидел фамилию Кандиано и нашел его. Он оказался Виктором Михайловичем, сыном одного из спутников моего детства, Михаила Владимировича Кандиано. Я старался ему помочь в питании, чем только мог, но, к сожалению, мои ресурсы были очень слабы, а у него был огромный аппетит после тифа. Он был летчиком и попал в плен, когда его машину сбили немцы.
Суржанинов вызвал меня и предложил мне принять на себя обязанность санитарного врача, на что я охотно согласился.
На моей обязанности были:
1) присмотр за пищеблоками,
2) санитарное содержание помещений и двора,
3) установка карантинов и пропуск через дезкамеру в баню.
Все это было крайне запущено.
Еще в инфекционном отделении я познакомился с бывшим санинструктором Латуном Борисом Афанасьевичем, харьковчанином. Это был высокий, сухощавый украинец, красивый мужчина с черными усами. До войны он работал механиком во флоте и на заводах, а сейчас был на все руки мастер и к тому же хороший советский патриот. Мы с ним близко сошлись и начали работать вместе по санитарной технике. Начали мы с того, что переделали систему нагрева в дезкамере, что дало несколько лучший эффект и улучшило тягу.
Начались более теплые дни. Начальник второго корпуса, врач Дурнов, передал в мое распоряжение свободных санитаров и рабочие команды для выноса трех гор отбросов в ямы за пределы проволоки, ограждавшей лазарет. Но эти люди не очень слушались меня, и тогда Дурнов пришел на помощь, заставляя их работать обещаниями и угрозами.
Первый корпус имел канализацию с выводами в овраг, метрах в трехстах.
Смотровые колодцы были расположены у 2-го корпуса, и по моему указанию Латун оборудовал слив баков с нечистотами через решетку в один из колодцев. К этому месту впоследствии была подведена вода, и сам слив был утеплен для зимнего времени. Таким образом, корпуса лазарета очистились от окружающей их мерзости, и были созданы вполне гигиенические условия в смысле их окружения. Уборные были перестроены, расширены, и специальные ассенизаторы следили за их чистотой, периодически выливая их содержимое в оборудованный канализационный колодец.
Оставалось еще только одно неупорядоченное место – это кладбище, где было похоронено около 15-20 тысяч человек. Хоронили их в братских могилах, кое-как засыпая комьями мерзлой земли, хоронили мелко. С таяньем могилы начали проваливаться, пошел нехороший дух. Сюда тоже были мобилизованы люди из рабочих команд, и кладбище было приведено в порядок. Ведал кладбищем Воронин, сам москвич.
В начале весны 1942 г. в лазарет с востока прибыло несколько врачей: Юзбашев (я полагаю, что его фамилия была другая), Мерейнис – бывший хирург-консультант ополченческой 32-й армии и Кланг Глафира Антоновна.
Однажды, часов в 10 утра, около 1-го хирургического корпуса остановилась крупная автомашина, вся окрашенная в серо-стальной цвет. Она представляла из себя плотную камеру без окон и каких-либо вентиляционных приспособлений, с плотной дверью сзади.
Немцы отдали приказ вывести всех заранее отмеченных евреев, в том числе и врача Мерейниса. Когда эти люди спрашивали, брать ли им с собой свое имущество – узелки с переменой белья, кружкой, котелком и т. д., то немцы с усмешкой отвечали, что можно и брать. Их всех усадили в эту камеру, плотно заперли за ними дверь, и машина укатила.
Сведений мы о них больше не имели, за исключением того, что один из переводчиков принес через несколько дней нарукавную повязку врача Мерейниса, на которой было вышито «Arzt», и передал в кладовую для какого-нибудь из новоприбывших врачей. Свой печальный конец Мерейнис знал заранее и просил меня сообщить, если у меня будет возможность, его родным о своей смерти, для чего дал их адрес. Когда я говорил, что надо… бежать…, то он мне ответил, что… ходить он много не может. А между прочим, ему было 47 лет, и по виду он казался здоровым человеком.
Начальство госпиталя стало косо смотреть на врача Дурнева, начальника 2-го корпуса. В конечном результате, его отправили в основной лагерь на Краснинском шоссе, а на его место назначили молодого врача Денисова, помощником которого остался Суржанинов.
Денисов настоял на том, чтобы я переселился с 1-го этажа от Исаева на 3-й этаж, где жил весь медперсонал корпуса. Я перебрался к Петрову третьим, с ним жил еще молодой врач Востриков Георгий Яковлевич.
Из моей новой «квартиры» на 3-м этаже открывался более широкий вид на окрестности. Площадь, занимаемая лазаретом, лежала между двух шоссейных дорог, выходящих из города на Киев и на Рославль. Киевское шоссе шло непосредственно за проволокой, окружавшей лазарет. По ту сторону шоссе шли крестьянские дворы, со стороны же лазарета, дальше от города, шли огороды и пашни по склону в долину.
Несколько дальше от шоссе, как раз в том месте, где виднелась недостроенная котельная с большой трубой, к которой вел отопительный ход из пропускника лазарета, стояло два больших двухэтажных дома, служивших в основном как казарменные помещения для немецких кратковременных школ обучения младшего комсостава.
Весной 1942 года авиационные налеты стали учащаться, и здание нашего лазарета служило, по-видимому, маяком для налетающих бомбардировщиков – они всегда летели с юга через корпуса лазарета. Это побудило немцев в конце 1942 года произвести маскировочную окраску обоих корпусов.
Мы радовались каждому удачному попаданию и знали, что русскому командованию известно, что здесь расположен лазарет для военнопленных, и поэтому они нас не бомбят, и это действительно было так, об этом нам говорили наши летчики, попавшие в плен со сбитых самолетов – ведь они при этом получали ранения и поэтому попадали в наш лазарет на излечение.
По приказу немецкой администрации лазарета был создан большой пропускник в полуподвале части 2-го корпуса, ближе к Киевскому шоссе, для чего выселили оттуда сапожную, кожевенную и жестяночную мастерские…
…пропускник был сделан, немцы остались довольны, и этот пропускник начал обслуживать главным образом рабочие команды из города – заключенных из ближайшей тюрьмы (немцы очень боялись вшей как переносчиков сыпного тифа) – и больных лазарета.
Меня вызвал к себе Суржанинов и спросил, можно ли выстроить на месте существующего старого пропускника другой, вполне отвечающий названию «пропускник». Я сказал, что это вполне возможно и что я берусь это выполнить, начиная с проекта, который я могу дать к вечеру следующего дня и вплоть до укладки последнего кирпича. Мне только будет нужна помощь в отношении установки котла на 12 секций. Я охотно брался за эту работу, в которую входила также и реорганизация прачечной, примыкающей к санпропускнику, так как это мне давало возможность сохранить существующий ход паропровода и использовать его для бегства при установлении связи или же наличия проводников.
Стройматериалы для пропускника брали из недостроенного здания детской поликлиники, расположенного около недостроенной котельной, куда выходил ход паропровода…
Весною 1942 года Закса сменил Гиват.
Осенью 1942 года немцы особенно стали хвастаться разгромом нашей значительной группировки, окруженной к Юго-Западк от Харькова.
Затем началось наступление на Сталинград, взятие которого немцы считали решающим ударом для всей русской кампании. Немецкая агитация через выпускаемые на русском языке газеты и иллюстрированные журналы работала вовсю.
Одновременно с этой немецкой агитацией враги советской власти, как, например, врач Ширяев Николай Михайлович, начали вести беседы с санитарами о том, что пора всем вступить в ряды Власовской армии и активно помогать немцам против коммунистов…
Врач Штыкалев упорно, но довольно неудачно организовал церковный хор, усиленно посещал Смоленский собор и завел знакомство со всеми антисоветскими церковными элементами.
К декабрю 1942 г. немцы стали помалкивать про Сталинград, и нам стало известно, что их дела пошатнулись. Чем больше немцы мрачнели, тем больше мы веселели. Наконец, мы узнали об окружении 6-й немецкой армии, о том, что немцы отступают – это уже в начале 1943 года. Немцы стали усиленно говорить о несокрушимом стальном вале их обороны, о который разобьются все бессмысленные атаки Красной Армии, однако этот вал отступал все дальше на запад. Наконец, нам стали известны имена победителей под Сталинградом – имена Рокоссовского и Воронова. После уничтожения 6-й армии немцы объявили трехдневный траур. Для нас это было праздником.
С легкой руки товарища из основного лагеря у нас организовался очень приличный хор, появились и солисты, организовался маленький джаз-оркестр. Хором заправлял врач Шипов Павел Амплиевич, оркестром врач…, сам скрипач. Ставили маленькие пьесы веселого содержания, появился конферансье Катаев, комик Пищальников, солист Сидоров (думаю, что его фамилия была другая). Содержание хоровых выступлений было схоже с выступлениями красноармейских ансамблей песни и пляски, у нас также нашлись плясуны. Выступления хора и солистов близко напомнили несчастным, полуголодным, оторванным от своих людям их родину и близких. На глазах у многих часто выступали слезы. Иногда репертуар удавалось расширить и экспромтом вдруг вставить песенку из «Веселых ребят» или еврейскую песенку из «Искателей счастья». Эти выступления вновь возвращали сознание забитой, униженной массе, военнопленные снова делались людьми, остро являлись желания, будились воспоминания, оживлялась психика.
Врач Штоклянд ведал секционной, куда для вскрытия часто приезжал немецкий врач анатомопаталог. Штоклянд был неосторожен, он забыл, что его раньше подозревали в неарийском происхождении и как-то раз попался на глаза шеф-арцту Заксу. Закс, увидев его, рассвирепел, раскричался – как мог этот «юда» сохраниться до сих пор – и дал приказ о немедленном его изъятии из лазарета и уничтожении. Изымал его переводчик Чак, с величайшим презрением отбирая наиболее ценные вещи из имущества Штоклянда. Штоклянд был отправлен в основной лагерь и уничтожен.
В начале лета 1943г. внезапно были высланы на запад врачи Востриков, Омеличев и Ступин, причем все лучшие носильные вещи были от них отобраны. В любой день и нам могла грозить такая же участь, так как количество больных сильно сократилось и не пополнялось. Оно начало пополняться только при наступлении Красной Армии, когда немцы начали эвакуировать более восточные лазареты, расположенные ближе к Вязьме и затем к Ярцеву.
Нужно было бежать… Набралось нас около 40 человек – сапожники, банщики (среди последних был один капитан), слесаря, врачи, средний обслуживающий персонал.
Петров установил график, в какой очередности какая группа должна бежать. В первую очередь уходят работники пропускника, работавшие на прокладке хода, так как если ход обнаружат раньше времени, то им попадет больше, чем кому-либо из других. За ними уходим мы – я, Петров, Орлов, с нами Латун, санитар Сережка (лейтенант), Тоня (разведчица). За нами идут сапожники и далее летчики, которым труднее всего попасть в ход, так как они обитают в другом корпусе, и им надо перейти через двор…
Побег по подземному ходу с коммуникациями произошел ночью 27 июля 1943 г.
У д. Матушево встретили разведку первого отряда 14-й партизанской бригады Вишнева, а командовал разведкой Першиков – замечательный парень!
На самолете через линию фронта были доставлены в политотдел 4-й армии.
Прошел спец. проверку при спец. лагере №174 НКВД в г. Подольск 3 февраля 1944 г. Составил список врачей и фельдшеров (порядка 90 человек), виденных мною в плену за время с октября 1941 г. по август 1943 г.
2 сентября 1944 г. прошел медицинское освидетельствование ВТЭК при поликлинике 109 Ростокинского района Москвы и получил III группу инвалидности в связи с заболеванием, полученным на фронте. Отчислен из армии по состоянию здоровья.
Воспоминания военврача 2-го ранга М.В. ЯКОВЕНКО
См. так же https://dzen.ru/a/ZAA8fPRwOxXKxAzj
