Это удивительное поколение
К этому поколению относилась и моя мама Лидия Павловна Глухова, труженица тыла, награждённая медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941 – 1945 гг.». Покрыть бы ласковыми поцелуями мамину кроткую, совестливую душу за все боли, за всё терпение и обиды, ей нанесённые, за слезы, за стойкую жизнь вечной труженицы с мозолистыми руками.
Мама прожила всю жизнь на земле, и как она ждала наступления весеннего времени! Не жалея себя, возделывала, перекапывала, рыхлила, пропалывала, поливала, лелеяла свой кусочек земли, любуясь выращенным урожаем. Умела она и вышивать, прясть, ткать, шить. С добросердечием ходила помогать одиноким старым людям в Таратино и Елисейково. Никогда не унывала, жила с каждодневной молитвой, с Богом, соблюдала посты. Как на праздник собиралась в храм. Даже когда парализованная мама уже не вставала с постели, я часто слышала от неё подбадривание, обращённое ко мне:
«Улыбнись, Маруся, ласково взгляни,
Жизнь прекрасна наша – ласковые дни!».
Всё это составляло мамин стержень.
В войну мама потеряла обоих родителей, осталась сиротой, старшей в семье, где, кроме неё, были ещё малолетние братья. В 1941 году, когда её отца Павла Тимофеевича призвали на фронт, маме было тринадцать лет, братьям: Петру – одиннадцать, Ивану – девять, а последышу Алёше – полгода. Самая старшая, восемнадцатилетняя Ольга, работала на Курловском оборонном заводе. Семья жила в своём доме в деревне Купреево Гусь-Хрустального района с матерью Офимьей Алексеевной и бабушкой по отцу Татьяной Евстигнеевной.
Военный лозунг «Все женщины и подростки – в ряды бойцов трудового фронта!» коснулся и стариков, и подростков. Лида с такими же, как она, девушками записывается в колхоз – окучивать картошку. На колхозных полях осенью подбирали оставленные колоски пшеницы, чтобы как можно больше отправить хлеба солдатам на войну. Лопатами выкапывали и выбирали картофельные урожаи на полях. Впрягаясь по несколько человек в плуг, женщины и подростки слаженно тащили его по пашне. Где только молодёжь не помогала взрослым: на заготовке сена, дров, развозке навоза на пашни. В лето 1942 года Лиде пришлось управлять быком Мишкой. Быкам прокалывали ноздри, вставляли железное кольцо и подвязывали к нему вожжи. Лучших лошадей забрали на фронт, и для тяговой силы приучали быков бороновать поля под гречу, лён, картофель, рожь. «Сторож запрягал, а я выводила со скотного двора: «Ну, Мишка, поехали, рядом! Поедем, красотка, кататься», – а он и рад! Конечно, боялась, как бы он что не вытворил, но всё обходилось.
Мать Лиды, Офимья Алексеевна, долго не могла оправиться после рождения Алёши, а как получила извещение с фронта, что её муж Павел Тимофеевич Дроздов, сапёр, пропал без вести в декабре 1942 года, совсем упала духом.
Пока была в силе, брала с собой Лиду в поездки на Рязанщину, в город Касимов, что в 50 км от деревни Купреево. Там они покупали большие двухвёдерные чугуны. Туда и обратно добирались на крышах поездов, без билетов. С горшками ехали уже в Горьковскую область, там ходили по деревням с тяжелыми заплечными мешками, в которых помещалось по два чугуна, и предлагали поменять «чугуны на чугуны». Взамен чугуна при обмене в горшок насыпали зерно, или пшено – сколько войдёт. Это и называлось меной.
В Иванове Офимья закупала 200 метров ситца и везла в город Касимов, меняя также на зерно и хлеб. Всё это – ради того, чтобы прокормить какое-то время семью.
Осенью на колхозном поле до самых морозов откапывали картошку. Председатель гонял, но люди всё равно продолжали тайком копать. Из мороженой картошки мать пекла блины, лепёшки. А то грибов солёных отмочит, нажарит. По поводу каждодневных щей из чёрной капусты сложилась поговорка:
«Наливай, мама, щей!
Я привёл товарищей.
Похлебайте наши щи,
Милые товарищи!».
Мать слегла внезапно, лежала и дома, и в больнице, жалилась: «Всё нутро у меня болит». Родившийся слабеньким Алёша дожил до двух лет и в 1943 году умер.
Дети переживали, когда мать перестала вставать, и готовы были на многое, лишь бы она поднялась на ноги! Поздней осенью 1944 года долго не ложился снег, и Лида с Петей решились идти за лекарством для мамы за реку Колпь, за тридцать километров от Купреева. Там, говорили люди, живёт бабушка, лечит, многим помогает. Встали ещё затемно. От долгой ходьбы Лида стёрла в кровь ногу, но как подумает, что от их с братом похода мамина жизнь зависит, терпела жгучую боль и продолжала идти дальше. Вот и станция Великодворье. Нашли и дом ведуньи: «Бабушка, мы к тебе издалёка, из Купреева, у нас мама болеет!». Но дальше им рассказывать не пришлось. Прозорливая смотрела в упор и сама поясняла: «Давно болеет она у вас. Почитаю, что у неё. Больная-пребольная мамка у вас. Вы оставили её одну? С бабушкой и братиком? Налью для неё водички заговорённой, пойдёте – никому ничего не отдавайте своего». Уже смеркалось, когда они отправились в обратный путь. Перед дорогой домой ведунья покормила их. Вот уже сколько-то преодолели пути - из леса вышла на них женщина: «Откуда идёте? А чего несёте?». Всё попить просила, а они: «У нас мама болеет, есть вода, да наказали нам её не отдавать!». И растворилась та женщина, как будто и не было. Жутко! Плачут – совсем потёмки. По дороге из попуток всего одна грузовая машина попалась за всё время, в Туму ехала, подвезла их немного. Шли, прижимаясь друг к другу. Петя прошептал взволнованно: «Смотри, Лида, в лесу огоньки горят, волки ходят!». Побежали вперёд с оглядкой, спрятались в копне сена близ дороги. Отдышались там, а что делать – надо идти, дома ждут, волнуются. Водичка, которая, как верилось детям, исцелит маму, не помогла ей. Мать чахла на глазах.
Незадолго перед смертью Офимье Алексеевне захотелось свежей рыбы. Лида взяла корзину плетёную, и на речку с ней. Была поздняя осень, вода ледяная, ноги сводит. Но Лида – упорная. Тщательно процеживала корзиной стылую речную воду. И всё-таки заплыла в неё одна вспугнутая ею краснопёрая рыба. Какая радость была – покормить маму желанным супом!
После смерти матери, а она умерла в 43 года, 13 ноября 1945-го, дети Ваня и Петя остались на попечении Лиды и бабушки Татьяны. Ольга продолжала работать на оборонном заводе и привозила домой крупу и хлеб, полученные на рабочую карточку. «Как весной вода сойдёт, быстро трава зазеленеет, – вспоминала мама, – бежим вместе со всей деревенской детворой на луга. Насобираем разной зелени в подвесной фартук и несём стареньким дедушкам, бабушкам, как угощение. Я своей бабушке Татьяне Евстигнеевне высыплю на стол целую горку, а она что получше отбирает. Скажет: «Травка, Лида, силу дает». Пока Лида не стала совершеннолетней, колхоз привозил дрова для печки на зиму и сено – на полкоровы. В 18 лет она уже наравне со взрослыми выполняла нормы на полевых работах в колхозе. Угодий покосных много было! По душе Лиде разнотравье было, уборка душистого сена. «Сено гребём, ворошим, которое подсохнет. Я всё время на стогу стояла, мне вилами подают, а я с граблями наверху – подтыкала, укладывала сено. Сильная была. В сене, бывало, и змеи показывались, только берегись. В четыре дня к нам на луг идут парни с гармонью. На сено сядут, подсмеиваются, шутят, напевают нам:
«Нам не надо гороха много, нам одну горошину,
Нам не надо девок много, нам одну хорошую!».
«Всё домашнее хозяйство на мне было, – продолжала вспоминать мама. – С братом Петей за лето косили на полкоровы. Одну корову с соседями держали. Ездили в лес заготавливать дрова. Колхоз большой, а что толку! Почти бесплатно работали в колхозе – за палочки. А ещё и свой участок – 25 соток земли обработать успевать надо. В колхозе расплачивались за работу мукой, пшеном. Когда работала бригадиром полеводческой бригады, мне платили 9 рублей в месяц. Мужчины в деревне обычно вербовались на заработки месяца на два. Возвращались они к Николе, 22 декабря, потом снова уезжали, и появлялись к Троице. На ожидание кормильцев сочинили в деревне частушку:
«Скоро Троица, земля травой покроется,
скоро мой миленький приедет, сердце успокоится»
В 1957 – 60 гг. молодёжь из деревень вербовалась на сезонные работы на 2-3 месяца – в Вологодскую область. Вооружившись пилами и топорами, вырубали лес по берегам реки Шексны. Подрядчик записывал нормы выработки – кто на сотню вырубит поросли, кто на десять рублей. Жили в частных домах. Вскладчину варили кашу гречневую - бесконечную, покупали сало, свинину к картошке. «С работы придём все с головы до пяток мокрые, промёрзшие. Кто норму перевыполнит, тому и выпадало спать на горячей печке. Навешаем у печи сырое на просушку, а оно и не высыхало совсем. Частушки-страдания помогали нам выдерживать непосильную нагрузку:
«Кто бы знал, как я страдаю,
Хожу по лесу с пилой,
Горючие слёзы утираю
Своей варежкой худой».
Ленька Белов с нами был – мальчишка тринадцати лет. Сучья вырубал, платили ему как взрослому. Деньги выдадут – наберём муки, пшена мешками, и машину нанимаем – сразу до дома. А то поедем в Москву за покупками – в калошах, лаптях, кто как оденется, с заплечными мешками. Столица, может, и не рада была таким понаехавшим гостям, но мы, деревенские девушки, испытывали свою причастность к ней, ведь это и наша столица, а не только тех, кто в ней живёт». До самых последних дней мама хранила в памяти куплет и пела:
«Кипучая, могучая, никем непобедимая,
страна моя, Москва моя, ты самая любимая!».
Деревенские подмечали, как одеты москвички. В то время горожанки носили изящные туфли-лодочки. Деревенские девушки тоже приобретали их для себя. Только вот ходить в лодочках труженицам особо не приходилось:
«А я как встала в туфлях, так и упала, и каблук сломала!».
«Появилась мода на шелковые сорочки, майки, – рассказывала мама. – Хотим купить, да не знаем, как и спросить в магазине: «Нам бы белошейку, или голошейку нужно!». Продавцы в ГУМе: «Мы не знаем, о чём вы, какие-такие голошейки, что за одежда такая?». Потом всё-таки поймут нас, продадут, что нужно».
Нас, говорящих на «о», передразнивали порой. А мы не обижались! Отвечали им: «Гражданки, говорим на «о», потому что Родину свою любим!».
Мамино поколение было счастливо своей молодостью, закалённым здоровьем, преодолением трудностей послевоенной жизни! Пусть не нажили богатств, но они, жизнелюбивые, умели радоваться тому малому, что у них есть. Это удивительное поколение совершало трудовые подвиги каждый день, в течение всей своей жизни, и я с любовью преклоняюсь перед памятью своих родителей и других тружеников тыла, детей войны.
Ольга Павловна Шуваева
